У каждого свой путь в Харад - Страница 103

103

На упрямую девушку не действовали ни уговоры, ни посулы доли от награбленного, ни угрозы. Мало того, считавшая, что нужно относиться к ближним так, как хотелось бы, чтобы они относились к тебе, Гильда первое время еще и пыталась проповедовать эту истину среди членов банды.

Однажды, раздеваясь перед сном, она обнаружила в кармане своего фартука пару серег. Секунду она смотрела на них как завороженная, а потом выскочила из комнаты и побежала по коридору в сторону спальни, где отдыхал главарь банды. Гильда распахнула дверь, подскочила вплотную к двухметровой фигуре Груця. Тот только поднялся к себе из купальни и стоял посреди комнаты голый по пояс, с полотенцем на шее, пытаясь высушить мокрую шевелюру. Словом, несмотря на то, что прекрасно развитой красивый торс являлся объектом его гордости и краснеть за него ему не приходилось, к вторжению разъяренной женщины он совершенно готов не был. Гильда заговорила, сверкая глазами и едва не задыхаясь от сдерживаемой ярости:

– Как вы можете! Вы нападаете на людей тогда, когда они наиболее уязвимы – в дороге, в пути, когда они как дети беззащитны! Вы отнимаете все – как вы не понимаете? Вы даже надежду на то, что возможна спокойная жизнь, отнимаете! Вы думаете, что человек срывается с места, чтобы куда-то ехать – ни есть нормально, ни спать, на подводах трястись, – от хорошей жизни? От нужды все! Копейка – для своей жизни, для жизни детей, семьи. – А вы эту жизнь воруете, и для чего? Чтобы пропить, прокутить, истоптать в пьяном угаре и выбросить! Что значат эти серьги для вас? Ничего! И для меня – ничего, а для тех, у кого вы их отняли? – Она швырнула серьги ему на кровать и, нисколько не опасаясь последствий своих действий, развернулась на каблуках и прошествовала в свою каморку.

Вслед ей донеслось задумчиво сказанное:

– Да, ты моралистка…

После этого выпада Гильду оставили в покое.

Конечно, она в их глазах не заслуживала уважения, такое отношение к жизни было им чуждо, ни один из них не мог понять, для чего ждать и тратить время жизни на достижение желаемого, если его можно просто отнять у ближнего. Но вера, которая светилась в ее глазах, когда она отстаивала свои убеждения, заставляла задуматься о ее непоколебимости и отступить.

Годы шли, и потихоньку взгляды на жизнь у девушки претерпевали изменения. Нет, она по-прежнему считала, что действия Груця и его дружков недопустимы, и ничем подобным сама заниматься не собиралась, но только сейчас уже она понимала, что судить их не ей. Что у нее нет на это никакого права.

Перестав стараться сделать Гильду своей сообщницей, заезжающие как минимум пару раз в месяц ребята в один прекрасный день рассмотрели в ней женское начало. Девушка была молода и миловидна, а голубые глаза ее порой светились такой небывалой лаской и нежностью, что у представителей противоположного пола начинало ныть сердце.

Ни одному из них она явно не симпатизировала, ни одного не выделяла, и поэтому каждый считал, что именно у него шанс по-прежнему есть, и неплохой. Их забавлял ее гордо вздернутый нос и поджатые губы, способность открыто рассмеяться и сочувствовать чужой боли. Потихоньку оказалось, что все из банды Груця были в нее чуть-чуть влюблены.

Возможно, потому что Гильда разительно отличалась от всех знакомых им особей женского пола.

– Нет, ну она странная, – говорили о ней одни, когда в разговоре упоминалось имя Гильды.

– Точно, точно – не такая, как все, – поддакивали остальные.

И каждый при этом надеялся, что эта особенная девушка выберет когда-нибудь именно его.

Хлеб был вынут из печи и остывал, накрытый полотенцем. Его дух разносился вокруг, проникая во все уголки постоялого двора. Он дразнил постояльцев, отгоняя их сон и приглашая в этот ранний час к завтраку.

В «Чистом поле» все было заведено просто. На столах Гильда расставляла тарелки с хлебом, нарезанным сыром, плошки со сваренным осенью в огромном количестве сливовым вареньем и мочеными яблоками и по количеству постояльцев выставляла тарелки поменьше, с яичницей.

Ребята Груця съедали все подчистую. Оставалось загадкой, где в их поджарых телах помещается все количество поглощенной еды. Иногда в голову Гильды закрадывалось подозрение, что они вообще нигде не едят, кроме «Чистого поля».

Вот и сейчас они не успели сесть, как стол оказался практически пустым. Словно над ним пронесся смерч.

– Крайт, давай так – мы платим еще два рыманских банкнота и пересаживаемся вон за тот стол! – Патлатый указал на соседний стол, сервированный для других постояльцев. – За ним никто не сидит все равно. А тут не стол, а свинарник – мы тут сидеть отказываемся! – Он резким движением сгреб все пустые тарелки, оставляя их в непосредственной опасности на краю стола.

Крайт стоял в сторонке, переминаясь с ноги на ногу, не в силах стереть с лица идиотскую услужливую улыбку. Он никак не мог решить, подскочить ему, чтобы спасти посуду, или продолжать стоять на безопасном расстоянии.

– Как же, как же, – бормотал он. – Все как господину Груцю угодно будет…

– Господину Груцю? А мы что, не люди? – буянили остальные.

– Ну как же, я бы не посмел при господине Груце так о его друзьях отзываться, – продолжал мямлить Крайт. Он с надеждой глянул на упоминаемого Груця, чтобы понять, что делать – пересаживать или нет. Платил-то за все причуды бандитов именно он.

– Очень интересно. А без господина Груця ты про нас как отзываешься – а, папаша Крайт? – подмигивая остальным, куражился Рылец, прикидываясь серьезно оскорбленным и злым.

Остальные постояльцы, по одному спускавшиеся к завтраку, с опаской поглядывали на новых шумных соседей. Многие изменяли своим привычкам и пересаживались из-за облюбованных столов на другие, подальше.

103