У каждого свой путь в Харад - Страница 145

145

– Потому что река замерзла?

– Это как раз таки не проблема. Дело в том, что в Рымане неспокойно. Да и тут, в каждом лесу охочих до чужого добра и просто безбашенных больше, чем белок. Вон тут совсем недавно нападение было на княжескую резиденцию, сотника дружины удушили и усадили на трон, а на лбу вырезали «Амарра».

Оденсе удивленно остановилась и постучала одним валенком о другой.

– Что значит «Амарра»?

– Не знаю, может быть, какое-нибудь харадское проклятие.

– Кошмар какой-то! Ты только что сказал, что это сытый край. Теперь говоришь, что по лесам бродят воры да убийцы. Где правда?

Листопад закатывал глаза к небу, в очередной раз поражаясь наивности спутницы.

– Почему ты считаешь, что человек идет на воровство, только когда у него не хватает на хлеб?

Берегиня задумчиво щурилась, глядя прямо в глаза мужчины, словно стремясь найти в них ответ на заданный вопрос. А Листопад спрашивал снова:

– Потому что сама смогла бы пойти на это только при таких же обстоятельствах?

Оденсе кивала, чувствуя, как от признания в возможном воровстве горят ее скулы.

– И я не сомневаюсь, ты бы украла именно хлеб и именно столько, сколько тебе было бы нужно. Не так ли? Даже если бы перед тобой были открыты ларцы с драгоценностями, да и вообще вся казна.

Берегиня снова кивала, уже отводя глаза.

– И ты спрашиваешь, почему эти люди идут на это? – продолжал свою тираду Листопад. – Ты в принципе не способна понять. Ты слишком другая. – Помедлив, он не преминул добавить: – Харадцы, кстати, тоже не понимают.

Оденсе презрительно фыркнула:

– Зато они на трупах врагов проклятия вырезают!

– Ты не огрызайся. Там, говорят, что-то личное было – кровная месть. Это не от жестокости сделано было, из-за боли в собственном сердце, с которой сладу нет. А по поводу воровства, так во время войны – да, они и склад с оружием ограбить могут, и провиантом разжиться для них не вопрос. Ну, если что прямо под ногами валяться будет потерянное – не погнушаются, спину переломят, нагнутся и возьмут. Но из кармана вытащить или, пусть даже у врага, из дому – никогда. – Монах пытался пробудить в сердце девушки уважение к далекому народу, который, как это ни странно, был бы ей понятен намного больше, чем окружающие ранее и ныне. Но она продолжала презрительно сжимать губы, непоколебимая в своей уверенности, что Харад – это корень, из которого произрастает все зло на земле.

– А вот как, скажи-ка, если всю деревню вырежут, – все добро в ней будет считаться, что под ногами валяется? Переломят они ради него свою спину?

Листопад, обычно не склонный к активной жестикуляции, во время подобных споров всплескивал руками и ударял себя по лбу:

– Ты невозможна, Оденсе! Ты споришь ради спора! Ты совершенно не способна услышать новое в доводах, раз уж вбила себе в голову что-то сто лет назад!

За окнами все гуще падали хлопья снега. За маленькую комнатушку в покосившемся домике на окраине с них брали сущие копейки. Все вокруг норовили угостить чужестранцев, так как это считалось хорошей приметой в канун наступавших праздников и сулило богатый урожай в следующем году.

Бежать из Веньеверга им пришлось неожиданно.

В один из вечеров Оденсе, сидевшая у окошка, вздрогнула. Ей показалось, что разом распахнулись и окошко, и дверь и выстудило всю хату. Холод поднимался, опасно приближаясь к сердцу.

Берегиня побледнела.

– Листопад… – Ее голос прозвучал тихо и жалобно.

Монах, в сотый раз изучавший карту, сидел на лавке у допотопной лучины. По движению распахнутых глаз Оденсе он сразу понял ее. Отложил бумагу и быстрым движением накинул на плечи плащ, поспешив выйти на улицу.

В свете, падающем из окон домов, Листопад увидел стоящую на другом конце улицы фигуру, с ног до головы укутанную в черное. Монах стоял замерев, шокированный свалившимися на него ощущениями не меньше оставшейся в хате Оденсе. Он все еще собирался с мыслями – такое невероятное происшествие…

В центре Потлова. В его столице. В сытом, сонном крае, где берегинь отродясь не было.

Пока он пытался осознать происшедшее, Листопад, развернувшись, чеканил шаг обратно к дому.

Он вошел, не притворяя за собой дверь, и подошел к Оденсе вплотную.

За ним залетел, клубясь, снежный ветер.

– Сейчас ты выйдешь на улицу, завернешь за угол и подойдешь к нему вплотную. Поняла?

– Что? – По щекам девушки заструились слезы. Одними губами она беззвучно прошептала: – Я не могу.

– Можешь. – Монах завернул Оденсе в шарф и вытолкнул на мороз.

Ее маленькие ножки, обутые не по размеру в широкие потловские лапти, тут же заледенели.

Листопад довольно грубо толкнул берегиню в спину и зашипел:

– Иди, я сказал! Быстро!

Оденсе послушно переставляла ноги, которых не чувствовала. Как, впрочем, и всего остального тела. Его словно выхолостили – убрали все чувства, убрали ее саму. Оставив пустую оболочку, которую постепенно заполняла хорошо знакомая ей уже удушающая паника. С каждым шагом становилось все тяжелее, все мучительней двигаться.

Берегиня видела, как пятится от нее на противоположном конце улицы черная тень.

Ее губы шепотом перебирали слова. Словно пальцы – четки. Сначала обращенные к Листопаду, они потом переросли в молитву:

– Пожалуйста, не надо, пожалуйста. Я же его убью. Мамочки, как страшно. Прости меня, Мать Берегиня…

Монах, к которому Оденсе приближалась, сначала выставил вперед руки, пытаясь, видимо, прибегнуть к каким-то своим способностям. Но быстро понял тщетность своих попыток. Сила, исходящая от девушки, обезоруживала. Более того, она его оглушала. Лишала зрения. Сбивала с ног.

145