У каждого свой путь в Харад - Страница 85

Доноварр прерывисто вздохнул.

– Трудно делать такие откровения. Особенно после стольких лет. Особенно мне, монарху. Я никогда ни перед кем не держал отчет, а вот теперь… – Он снова вздохнул. – Врач вышел из покоев княгини, сообщив об ее тяжелейшем состоянии и смерти второго ребенка. Я – грешен, сто тысяч раз грешен! – подумал в тот момент, что и стольких детей с нас довольно, так пусть уж одного из них Создатель сразу заберет к себе.

Понимаешь?

Сразу, не дожидаясь, пока он вырастет, пройдет свой путь, постареет и наконец скончается… Что я говорю, ты же монах – ты как раз понимаешь лучше, чем кто-либо. В этом философия вашей религии. – Князь потер лоб. – Я так подумал, входя в покои княгини. Я уже попрощался с ним, даже ни разу не видя, мысленно похоронил и засыпал землей. И поэтому, когда я вошел и услышал, как монахи говорят, что ребенок был мертв несколько минут, а потом задышал и что им нужно забрать этого малыша к себе – я не сразу понял, что именно они говорят. Я не обрадовался, что он выжил. И видит Создатель, мне не было и на одну сотую так больно тогда, по сравнению с тем, что я чувствую сейчас. А ведь это тоже был мой сын. Ты тоже был моим сыном, Шелест. – И словно в этот момент вернувшись из прошлого, князь тут же исправился: – Ты тоже мой сын.

Голова у монаха была совершенно пуста. Он смотрел на Доноварра и никак не мог понять, кого он видит в этом старом человеке? Боящегося разгрома своих войск монарха, раздавленного горем отца? Того, кто отнял его у матери и лишил семьи или того, кто спас от погребения, придав иную форму существования?

Молчание затягивалось. В голову сами по себе пришли единственные слова, которые он и произнес, посчитав уместными в данной ситуации:

– Как здоровье княгини?

Доноварр поморщился и снова поднес к лицу руку.

– Она ничего не знала, если ты об этом. До сих пор она уверена, что у нее шестеро сыновей… Вернее, теперь следует говорить так: была уверена, что у нее было шестеро здравствующих сыновей и маленькая могилка на фамильном кладбище. Ирония судьбы – здравствующих детей действительно шесть, но только вот могилы у павшего, чтобы мы могли оплакивать его, нет… Его мать не просто горюет – свет в ее глазах погас. Тут уже никакая магия не поможет.

– Не поможет, – согласился монах. – Но я могу облегчить боль скорби. Она не будет ее так остро чувствовать на протяжении определенного времени. А время, оно лечит само по себе.

Князь покачал головой:

– Это неправда, поверь мне. Мне семьдесят четыре, а есть воспоминания, которые каждый раз ранят, как только я вытаскиваю их из памяти.

– В замке не осталось ни одного монаха?

– Ни одного. Все ушли. Даже самые древние. И не только отсюда. Я знаю, они дежурят по несколько человек в монастыре, сменяя друг друга. Но основная часть на позициях. Они там нужней. А здесь – зачем нам монах?

– Ну вот ведь, один понадобился…

– Ты не можешь не понимать, что я вызвал тебя не поэтому. Поверь мне, мы справимся. Хальмгарды и раньше справлялись – скорбели и умирали без помощи со стороны монашеского ордена.

– Тогда…

Князь отрицательно помахал кистью руки, отметая любые его возможные догадки.

– Я вызвал с позиции всех. Всех своих детей. Как хочешь понимай: малодушие, эгоизм… Но это решение монарха, а потому неоспоримо. Я отправляю всех вас, моих любимых детей, с посольством в страны дружественные и обязавшиеся предоставить нам помощь. Я знаю, кольцо окружения сжимается. Выбираться из него тоже рискованно, но все же так шансов больше… – его голос предательски дрогнул, – чтобы кто-то из вас остался в живых. Мне дорог каждый житель моей страны. Создатель видит, когда к замку подойдет удматорская нечисть, я собственноручно возьмусь за меч, который уже более полувека ржавеет в ножнах, и прихвачу с собой десяток этих собак на тот свет. Но смотреть, как перемалывает в мясорубке моих детей, это выше того, что я могу вынести.

Шелест покачал отрицательно головой, а вслух произнес:

– Я все понимаю. Безотносительно к каким бы то ни было шансам. Вы скажите, что надо делать, а я буду выполнять, не просчитывая никаких вероятностей для себя лично. – Он помедлил с вопросом. – Мне разрешено будет зайти к княгине?

Доноварр на секунду прикрыл глаза:

– В качестве представителя монашеского ордена.

– Разумеется. – Шелест вдруг ощутил нечто совершенно новое. Что-то нехорошо царапнуло в области сердца. – «Это что? Это называется тоска? Почему я должен страдать из-за того, что не смогу назвать «мамой» женщину, которую видел лишь издали на приемах? Не смогу прикоснуться к ее руке, прижаться к ней, как ребенок, в порыве нежности? В сущности, это совершенно посторонняя для меня женщина». – И Шелест снова повторил: – Разумеется. В качестве монаха. И только.

Вошедший слуга вынужден был несколько раз кашлянуть, чтобы привлечь к себе внимание.

«Дурацкая картина… Практически всосала меня в свое нутро. Такое ощущение, что уснул – и увидел во сне свое точное прошлое». – Шелест встал, пружинисто оттолкнувшись от ручек кресла.

– Принц Эльяди Энер имеет честь пригласить вас отведать настоящий вильярдский кофе.

– С превеликим удовольствием, – пробормотал Шелест, стараясь приноровиться к быстрому шагу слуги.

Они пересекли лагерь в обратном направлении. Шелест видел нескольких военных, слуг, повара. Тот уже не ругался на чем свет стоит. Все занимались своим делом, не обращая на монаха особого внимания.

За границей лагеря стоял все тот же латфорский лес. То, чего боялась Дарина, не произошло – лагерь не перенесся неизвестно куда, прихватив их с собой. Их лошадей расседлали, помыли, расчесали им гривы – и они стояли в ряд, отливая на солнце шелковистыми спинами.