Оденсе уперлась руками в подоконник:
– Я все равно не поеду! Харад – это край убийц. Я не хочу жить и чувствовать такую жажду смерти, все их помыслы в этом. Если вы молитесь смерти, то они ею живут. Это будет невыносимо. Как пытка. Я буду чувствовать их воспоминания об убийствах. Это как видеть своими глазами казнь невиновного и не смочь отвратить пролитие крови.
– Ерунда какая-то… Харад совсем другой. Кто вам сказал, что там живут только наемники? Это богатейший край с обширнейшими землями и, что самое примечательное, с культивируемым среди местного населения понятием чести.
Девушка покачала головой:
– Я не могу даже представить себя там. Так что спасибо за предложение. Но лучше выдайте меня властям. И вот еще что, относительно тебя… Я задела лишь внешнее проявление. Ничто в твоей сути не поменялось. Таланты, которыми тебя оделил орден, остались при тебе, я их не касалась. Сейчас ты этого не чувствуешь, потому что очень устал. – Она невесело улыбнулась. – И немудрено, все-таки неблизкий путь проделал – на тот свет и обратно. А вскоре этот же путь предстоит проделать мне. Странно, столько бежать от ордена, чтобы попасть прямиком в их объятия.
Листопад смотрел ей прямо в глаза:
– Ты хотела бы, чтобы меня, спасенного тобой, обезглавили на главной Хальмгардской площади? Или я не могу рассчитывать на то, что ты расценишь мою смерть как жертву? Я не буду для тебя невинно казненным?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. – Оденсе стало дурно, когда она представила волну крови, которая хлынула бы из горла Листопада, омыв теплой розово-красной пеной эшафот.
– А как иначе? Кем я буду в глазах ордена? Предателем, осквернившим истинную веру. Тем, кто ради сомнительных радостей жизни нарушил таинство смерти. Кто не донес на обнаруженную берегиню. Кто оказался с ней в гостинице Лорьярда, устраивая побег. Или ты думаешь, что это все удастся сохранить в тайне? Мы придем, держась за руки, все расскажем, и нам тут же поверят и отпустят с миром? Не будут выворачивать наизнанку мой разум и душу? Тебя не измельчат на части, чтобы понять, какой именно кусочек повинен в произошедшей со мной глобальной трансформации?
Берегиня молчала. Чтобы не упасть, она прислонилась к стене. Боялась закрыть глаза – за сомкнутыми веками все начинало кружиться еще стремительней. Ей хотелось заползти обратно под одеяло, в уютное тепло, но находиться в такой близости от человека, нисколько ее не жалеющего, бьющего хлесткими жестокими словами, она не могла.
– Ты сможешь это вынести? Ты хочешь этого? Ты считаешь, что твоя Мать Берегиня скрывала тебя от всех напастей, чтобы ты организовала собственное самоубийство?
– Нет. Но Харад…
– Ой, – монах замахал руками, – заладила – Харад, Харад! Ты там была? Столько времени разглагольствуешь о том, что судить о грехах других не в твоем праве, и тут же подписала смертный приговор целой стране! Лицемерка.
Оденсе попыталась возразить, но вместо этого сползла по стенке на пол. Перед тем как потерять сознание, она услышала растерянные слова Листопада:
– Эй, берегиня! Ты чего? Я не хотел тебя обидеть! Берегиня… Ну, подумаешь, сказал – лицемерка. Это же вроде не такое уж ругательство, чтобы, заслышав его, девы валились без чувств…
Кажется, ее пытались поднять с пола. И все. Это было последнее, что она почувствовала.
– Берегиня! Эй, ты меня слышишь?
Оденсе попыталась сфокусировать взгляд. Глаза говорившего были так близко, что их казалось не два, а три. Хотя, возможно, она просто сильно ударилась при падении головой.
– Берегиня?
– Меня зовут Оденсе… – прошептала девушка сухими губами.
– Вот и прекрасно, Оденсе. Ты воды просила в беспамятстве, как думаешь, – можно тебе пить, хуже не станет?
Девушка кивнула. Монах налил воды в стакан, приподнял ее голову, помогая пить.
– А меня Листопад зовут. Вот и познакомились наконец.
– Странное имя, – пробормотала берегиня.
– Имя как имя. – Мужчина пожал плечами. – По крайней мере, смысл в нем есть.
Оденсе поежилась:
– У моего имени тоже есть значение. Это от древнего «Один есть все», со временем буквы утратились, и осталось – Оденсе.
– Тебе почему так плохо стало, Оденсе?
– Не стало. Мне все время так плохо. С ночи.
Монах нахмурился. А берегиня продолжала:
– Я потому и лежу все время, что плохо мне.
– Хм… и чем помочь тебе? Как вас лечат, берегинь?
– Так же, как и всех, – поморщилась Оденсе, пытаясь перевернуться на бок. Складки одеяла, которым накрыл ее монах, запутались вокруг тела и мешали, сковывая движения. – Молитвой, сном, заботой.
– А как же знаменитое исцеляющее наложение рук?
Оденсе фыркнула:
– Это и есть молитва. Не догадывался?
Листопад, помогая ей, поправил одеяло, потом погладил по голове, осторожно убирая волосы с лица на затылок.
Совершенно не ожидавшая ничего подобного, Оденсе напряглась. Минуту она оценивала его действия, в замешательстве не зная, как реагировать. Потом скосила глаза в сторону монаха и настороженно спросила:
– Ты что сейчас делаешь?
– Как что? – Монах удивился. Потом смутился от ее взгляда. – Ты сказала заботиться – я забочусь.
– Знаешь что? Если хочешь заботиться, лучше попроси, чтобы Лерия мне принесла поесть чего-нибудь.
Монах помедлил с ответом. Через некоторое время он произнес:
– Не могу. Тебе придется спуститься самой.
– Почему?
– Потому что для разговора мне нужно будет подойти к ней достаточно близко. И, разглядывая мой нынешний облик, она придет к выводу, что я больше не монах.