– Все слишком быстро меняется, – пробормотала берегиня, растворяясь в ощущении тепла и нежности. – Зачем думать о том будущем, которое может никогда не наступить?
Жизнь в гарнизоне оказалась не такой плохой, как предполагал Листопад. Он не мог не признать, что большинство его предположений были ошибочными. Но, может, на то он и был монахом, чтобы отталкиваться в своих рассуждениях от самого депрессивного варианта.
За первые месяцы, проведенные здесь, черные мысли развеялись, как дым от погасшего на рассвете костра. Бесконечного потока раненых, от которого невозможно будет оторваться, не было и в помине. Харадцы вообще лечились неохотно, до последнего избегая визита к берегине. От природы наделенные крепчайшим иммунитетом, все недуги воспринимали как досадные помехи, от которых отмахивались. На случай ранения у каждого была собственная аптечка, которую постоянно пополняли разными снадобьями приезжавшие из Харада купцы.
Обеззараживающие порошки, которые сыпались на открытую рану, причиняли жуткую боль, поэтому сверху на них сыпали обезболивающую пудру. Чем глубже была рана, тем активнее шло из-за этих средств в ней рубцевание, и ткани становились не способны прорастать восстановившимися нервами. Ни к чему хорошему это не приводило, и Оденсе приходилось порой рассекать раны по новой и стараться восстановить все утраченное.
Как-то раз берегине случилось помочь плотнику, чинившему в гарнизоне колодезный сруб. Потом она вылечила окривевшего на один глаз возницу, снабжавшего гарнизонную кухню молоком и другими деревенскими продуктами. И вскоре незаметно к гарнизону стали тянуться одна за другой телеги с тяжелобольными из соседних деревень.
Сотник попытался с этим бороться, запретив берегине, к удовольствию Листопада, любые контакты с пришлым людом. Он сказал, что не позволит устраивать балаган из военного приграничного объекта. Монах поддакивал. По его мнению, это было в интересах девушки, потому что защищало ее инкогнито. Но тут обычно покладистая Оденсе, увлеченная медициной, разговорами с солнцем и собиранием трав, просто взбеленилась.
Она произнесла довольно длинную, запутанную и местами нелогичную тираду, в конце которой заявила:
– Если вы меня не будете выпускать, то они будут умирать за стенами, и я этого не перенесу! Я сойду с ума и умру сама!
Бадир покосился на монаха, пытаясь понять, сколько в этом заявлении правды, а сколько истерики. Листопад мрачно пробормотал:
– Она может.
– А я могу запретить кому-либо подходить к крепостным стенам, – ответил Бадир. И обратился к Оденсе, из глаз которой текли слезы: – Если они будут умирать в отдалении – это решит твою проблему?
– Это создаст проблемы тебе, – ответил вместо девушки монах. – Лояльность местного населения имеет границы. Ты откажешься помогать тем, кого они любят. И они возненавидят тебя.
– Правильно. Но какое дело до этого вам? – Бадир внимательно смотрел в глаза собеседника.
– Если крестьяне с пьяной злости решат поджечь вашу крепость, мы сгорим с ней вместе.
Сотник молчал. Дергались кончики его бровей.
– Значит, так… – произнес он наконец. – В казармы, ясное дело, я никого пускать не собираюсь. Снаружи пусть построят сруб. Да-да, крестьянам это надо – вот пусть и строят те, кому это нужно. И возиться там будешь ты сам, понял? А ее я выпускать буду в самом крайнем случае. И под конвоем.
– Зачем под конвоем? – Оденсе уже перестала плакать, но щеки ее были все еще мокры от слез. – На меня не нападет никто.
– А при чем тут это? Тут главное, чтобы ты не сбежала. Я его-то выпускать не побоюсь, только потому что ты будешь здесь оставаться. Потому что вот он, – сотник указал на монаха пальцем, – без тебя никуда не денется.
Оденсе опустила глаза и покраснела. Листопад молча сверлил харадца взглядом.
– И кстати, – сотник наклонил голову и спросил, не скрывая издевки в голосе, – я все спросить хочу: тебе когда рожать?
– В мае, – тихо произнесла Оденсе. И прошелестела одними губами: – Как вы догадались?
– Ну так давайте я вас обвенчаю для порядка. У меня, как у сотника гарнизона, на этот случай полномочия есть. А то подозрение в предполагаемом отцовстве у меня падает на весь гарнизон. Особенно учитывая то, что вы маниакально продолжаете утверждать, что вы брат и сестра. Подобной славы Хараду не надо. Вы уже поняли, наверное, как мы к детям относимся – у них всегда есть отец. И кто-то конкретный, а не весь гарнизон.
– Мы поняли, – сквозь зубы процедил монах. Щеки Оденсе пылали так, что, казалось, нагревают в комнате воздух.
– Ребенку нужно будет где-то жить, – продолжал Бадир. – Может, отдадите его в деревню? Зачем он вам здесь нужен? Будет только мешать работать.
Оденсе снова разревелась. Бадир вздохнул:
– Вот именно так я и понял… Ты за этот месяц плакала больше, чем за все предыдущее время.
Листопад с Оденсе шли к своему крошечному домику, пристроенному к южной стене одной из казарм.
– Зачем ты согласился? – Девушка смотрела на монаха с печалью. – Он разлучит нас. Мы не сможем работать вместе. Ты будешь там, я здесь. И не будем подолгу видеться.
Монах молчал. И тогда Оденсе вдруг чуть не задохнулась от своего предположения. Она даже остановилась, не в силах ступить дальше:
– А может, ты именно этого и хотел? Тебе надоело быть со мной?
– Я увидел возможность побега.
– Что? – Оденсе непонимающе развела руками. – Ты опять думаешь об этом? Но почему? Что тебя не устраивает здесь?
– А я никогда не переставал думать о том, чтобы сбежать и двинуться дальше – туда, куда мы собирались идти с самого начала.