У каждого свой путь в Харад - Страница 170

170

Та молча потянула к себе холодное тело девочки, методично отрывая от ее окровавленной рубашечки скрюченные пальцы матери.

И только тут Оденсе завыла, стирая этим звуком остатки разума.

Она кричала, вся уходя в крик, давая звучать каждому выдоху, пока хватало воздуха в легких. Связки уже давно сдались, сделав ее немой, полопались в горле сосуды, внося свой вклад в кровопотерю. А берегиня все разевала рот при каждом выдохе, потому что вой ее звучал в голове и никуда уходить не собирался.

В скорби не было ничего человеческого, одна только смертельная боль.

Тот, кто ударил Оденсе, либо знал анатомию очень хорошо, либо не знал ее совсем. Меч прошел ниже сердца, выше почек, под таким углом, что не задел ни один внутренний орган. Кровь, выплеснувшаяся из раны, прилепила к ним некогда белую ткань и излилась в черную землю.

Оставив на месте крепости пепелище и горы трупов, потловская банда двинулась дальше вглубь рыманской территории. Дружинники из сотни Бадира смотрели незрячими глазами в небо рядом с павшими в бою потловчанами. До захоронения тел своих соратников победителям не было никакого дела. Прорвав этот рубеж, они ушли вперед. Открылась обширная территория для мародерства. Неукрепленные деревни и села манили своей беззащитностью.

Две женщины медленно стаскивали все тела туда, где раньше размещались хозяйственные постройки. Их остовы не обгорели дотла, как в других местах. Кое-где остались даже скособоченные стены и висящая на них утварь.

Женщины не разбирали, кто где. Им было все равно, кем были покойники. Поэтому харадцы, защищавшие рубежи неродного им Рымана, лежали рядом с потловчанами, отважно пришедшими сюда в свой последний путь. Сверху тела завалили обгоревшей ветошью, бревнами и хворостом, собранным вокруг крепости.

Рядом с бесформенной кучей Оденсе заботливо уложила шубу, столько лет служившую берегине верой и правдой. Она сложила рукава, как обычно складывают руки покойнику, и легла с ней рядом, перебирая пальцами мех.

Тем временем Палау подожгла созданный курган.

– Мы всегда так делаем в конце зимы, – вдруг вполне обыденно произнесла она. – Собираем мусор и сжигаем.

Тело ее мужа лежало в этом же кургане, но, видимо, на его долю ни слез, ни печали, ни памяти у женщины уже не осталось.

– Конец зимы, – одними губами повторила за ней Оденсе. Она мало что соображала, неясно воспринимая происходящее и себя саму. Все ее действия были лишь повторением действий стоящей рядом женщины. Кровь, сочившаяся при резких движениях из ран, лишала ее сил и равновесия.

В зрачках расцветали черные цветы, через лепестки которых берегиня следила за занимающимися искрами.

Вдова Бадира потянула ее вверх, принуждая встать с земли. Когда огонь разгорелся и пламя взметнулось к небу, женщины развернулись и вышли за крепостную стену.

Берегиня повернула голову в ту сторону, где раньше находился домик монаха. Пятно пепелища чернело на обнажившейся от снега земле. Палау прикоснулась к ее ледяной руке:

– Там нет никого. – Она попыталась заглянуть в глаза Оденсе. – Не ищи. И тел нет. Их увели в самом начале. Я видела. Еще до пожара. Твой муж лечил кого-то из потловчан, и они забрали его. Твой муж лечил всех, кроме моих детей.

Женщина протяжно вздохнула. Ее грязная рука сжала ладонь берегини и потянула ее за собой. Она говорила, и ей было все равно, слышала Оденсе ее или нет. Слова Палау звучали словно бы для нее самой:

– Я много дней живу на стене. Сижу там и смотрю в сторону своей деревни. Мне кажется, что, если я буду сидеть там достаточно долго, я смогу увидеть, как мои малыши бегают друг за другом по полю. Детей все нет, и иногда мне хочется прыгнуть оттуда вниз. Но вдруг я спрыгну, а мои родненькие прибегут? Это мне прыгнуть и не дает. А однажды я подумала, что, раз днем моих детей не видно, значит, они бегают ночью, когда я сплю. Дети ночью и без присмотра – это же ужас! И тогда я стала оставаться там на ночь. И все, что под стенами происходило, я видела. И по ночам тоже. Я совсем перестала спать, только смотрю. – Она в задумчивости скользнула взглядом по качающейся фигуре Оденсе. – Наверное, ты тоже не захочешь больше спать.

Они спускались от крепости к сгоревшей несколько месяцев назад деревне. Шаги Оденсе были неровными, она словно спотыкалась. И шла следом за Палау только потому, что та упрямо тянула ее за собой. Иначе бы берегиня так и осталась лежать у той балки, которая остановила ее движение, зацепившись за плечо.

– Ты зря не надейся, та лодка не могла уплыть, я видела, как они все до одной перевернулись. Кто на середине реки, кто у берега. Потому не ищи никого.

Женщина уводила Оденсе все дальше. В развалинах одного из домов они увидели почти не тронутый огнем сундук, в котором хозяева прятали красивую одежду для особых случаев.

На внутренней стороне крышки был прикреплен кусок зеркала. Глаза Оденсе скользили по его поверхности, не узнавая себя в отражении.

Дело было не в грязи и копоти, которые полосатым наростом покрыли кожу. Не в потемневших засохших брызгах своей и чужой крови, щедро окропившей ее. Дело было совсем не в этом.

Палау стащила через голову Оденсе ее окровавленное одеяние, отрывая пропитанную кровью ткань от тела. Берегиня осталась стоять нагой, пока ее спутница копошилась в сундуке. Наконец Палау выудила то, что посчитала подходящим.

Она подошла к стоящей в одних валенках Оденсе и приложила к ее плечам красный вышитый сарафан.

– Смотри, как красиво. От горла до земли цветочки вышиты гладью и кружева по рукавам рубашки. Красота. – Палау наклонилась к пятну запекшейся крови на спине берегини. – Смотри-ка, у тебя рана. А я думала, что тебя только ребеночкина кровь запачкала. Вот здорово – целая дыра. А почему ты вместе со своей деткой не умерла? Вот я бы умерла точно.

170