У каждого свой путь в Харад - Страница 171

171

– Кровь замерзла, – неожиданно произнесла Оденсе.

Палау дернулась от звука ее голоса, как от пощечины. В своем пограничном состоянии она воспринимала берегиню как призрак, не ожидая в ответ никакой разумной реакции. В ее сумасшествии не нужен был спутник, способный вести диалог.

Он был опасен тем, что мог развеять обезболивающие душу иллюзии.

Вдова Бадира подобрала Оденсе, как иные подбирают бездомную кошку с перебитой лапой. Для того чтобы можно было о ней заботиться и изливать под отрешенным взглядом свою душу.

Она сунула в руки Оденсе платье и оттолкнула, заставив отступить на несколько шагов назад, а сама вернулась к сундуку, потроша его внутренности еще более яростно. Она выбрала одежду для себя и, обернувшись, обнаружила, что берегиня все так же стоит, сжимая в руках сарафан и глядя куда-то перед собой.

Палау тут же успокоилась, злость улетучилась, как будто ее и не было. Женщина, отложив свое платье, взяла в руки многослойную юбку. Нижнюю марлевую подкладку она разорвала на широкие полосы.

Она обмотала ею талию заледеневшей на морозном воздухе Оденсе:

– Вот. Я тебя вылечила. Нет никакой раны.

Сверху на берегиню она натянула сарафан и рубаху, вытащив в прорезь рукава одну ее безвольную руку и напрочь забыв о другой.

Довольно быстро Палау оделась и сама.

– Мы пойдем к маме, может, дети туда направились, – сказала она, рассматривая себя в зеркале. – Пойдем. – Она взяла Оденсе за торчащую из скособоченного сарафана руку и вздрогнула от того, насколько она была холодной. – Ты ледяная. Тебя надо согреть. Может, подожжем тебя?

Она какое-то время рассматривала берегиню, всерьез размышляя над тем, жечь ее или не стоит.

– Слишком много крови, – с сомнением произнесла она. – Нужно добавить хвороста.

И начала надевать на нее одно за другим вытащенные ранее платья. По-прежнему продевая в рукава одну руку. Пятое или шестое одеяние превратило Оденсе в однорукое существо, скособоченное на левую сторону. Под тяжестью одежды она осела на грязный пол. Прислонилась к черной от копоти стене и закрыла глаза.

– Надо вымыть лицо, – говорила Палау, разглядывая свое отражение, – мама будет ругать за такое лицо. – Она нахмурилась ровно на секунду, а потом принялась бить кулаком зеркало, пока не разбила и его и руку. – Вот так, теперь она не сможет увидеть лицо. Пойдем.

Она дернула за руку успевшую заснуть Оденсе и закричала:

– Пойдем! Надо спасать детей! Быстрей!

Женщины выбрались из развалин, прошли мимо крепости, над которой клубился дым, и спустились к реке.

Было тихо. И если бы в голове у каждой из них не звучало столько криков, они наверняка услышали бы разносящийся над поверхностью воды один-единственный голос. Он доносился со стороны крепости.

Палау вела берегиню за собой вдоль берега реки. Они шли одна за другой, одна криво укутанная в ворох платьев, а вторая в расшитом золотой тесьмой подвенечном убранстве. Палау вытирала кровь, которая никак не прекращала идти, кружевами фаты. В удивлении глядя на свою руку, она бормотала:

– Я же вылечила, я же вылечила, а оно опять, опять… – Она трясла кистью руки, и капли разлетались в стороны. – Надо было вылечить детей. – Палау повернулась к Оденсе и принялась кричать на нее: – Надо было вылечить детей!

Она занесла руку для пощечины, потом схватилась за голову и резко повернулась вокруг себя, ломаясь в поясе то в одну, то в другую сторону:

– Надо было забрать с собой твою дочь! Она была такая маленькая. Я так виновата. Я ее замотала в тряпочку. И качала ее, качала. Но в ней совсем не было крови. Может, поэтому она так и не проснулась?

Они брели так до тех пор, пока Оденсе, обессилев, не опустилась на колени.

– Пойдем! – сказала Палау, переминаясь с ноги на ногу, но не смея идти вперед одна. – Ты заснешь, и я не смогу разбудить тебя. Вставай! Ты будешь спать, как твоя дочь, и мы потеряем детей!

Берегиня легла на землю. Берег здесь порос ивняком, и голые ветви качались над ее головой туда-сюда. Она смотрела на них, пока повторяющееся движение не усыпило ее. В преддверии сна она бормотала:

– Маэль чутко спит. Она никогда не была соней. Маэль – старое имя, древнее. Оно значит – моя единственная любовь. Как я могла ее так назвать? Лучше бы мне никогда не знать ее имени. Моя единственная любовь: Маэль и Идар. Имена, вырезанные у меня на сердце.

– Иногда ночью мне кажется, что рядом со мной дышит ребенок. Я тяну руку, чтобы обнять, и даже какое-то время чувствую ответное прикосновение маленьких ручек. Это странно – ведь так давно это было, так давно. Четверть века – а не поблекли краски, не притупилась боль…

Годэлиск задумчиво смотрел в отрешенные глаза берегини.

Воспоминания унесли ее в другое время. Ей не нужны были для таких переходов лесные люди. Память была проводником, открывающим порталы, через которые можно попасть в прошлое.

Разум может сыграть плохую шутку с любителями подобных путешествий – выходы из лазейки захлопнуть. И останется блуждать в переживаниях, от которых никуда не деться, потому что в каком направлении ни ступай, а окажешься снова в той же точке.

Боль давным-давно высушила все слезы, которые могли сорваться с ее ресниц. Но это не значило, что ей стало проще возвращаться к событиям прошлого. Прикасаться мысленно к тем дням.

– А что было дальше? – спросил Годэ.

Женщина вздохнула:

– Я не помню, как и когда вернулась ко мне память и сознание того, что я – это я. Очень долгое время смотрела на все со стороны. Меня надо было водить, одевать, кормить – я даже не пила по своей воле. Была словно тенью своей спутницы.

171