У каждого свой путь в Харад - Страница 172

172

Несмотря на помутившийся рассудок, Палау вывела нас к людям. Мы прибивались то к одним рыманским беженцам, то к другим; нас прогоняли, словно боялись, что сумасшествие заразно. Кто-то бил, кто-то жалел и кормил, но все равно гнал.

В ту зиму я переболела всеми мыслимыми и немыслимыми хворями. Рана то заживала, то вновь открывалась, ночлеги под открытым небом привели к воспалению легких, а под конец скитаний я подхватила тиф. Меня как будто кто-то добивал и никак не мог добить. Знахарки, которым приходилось возиться со мной, все как одна твердили, что на мне проклятие.

Я не помнила, кто я, поэтому даже помочь себе молитвой не могла. А может, хорошо, что не помнила, – тогда бы сгорели от тоски остатки сил, благодаря которым я боролась за жизнь. Да и бороться бы я не стала – зачем?

Ноги привели Палау к родительскому дому, откуда она сбежала много лет назад, чтобы стать женой Бадира. Когда нам плохо, мы восклицаем «мамочка!», даже будучи седыми, и стремимся к очагу, у которого выросли.

Далекая деревушка в Нижнем Потлове, между двумя притоками Бура, каждый из которых зовется Хвостом, приютила и меня.

Много лет спустя в памяти всплыли слова Листопада о том, что места здесь хорошие, ему по душе. И с удовольствием жить здесь можно, между двумя Хвостами Бура. Домик справить в лесу на полянке – много ли надо? Деревня недалече – всегда работа есть.

Но чем чаще думала об этом, тем меньше я верила в реальность того, что эти слова были произнесены. Мне начинало казаться, что я придумала себе тот разговор, а потом и все последующие события. Что он просто оставил меня в этом домике, горящую от температуры, вышел за чем-то за дверь – и вот-вот вернется. А все остальное – порождение болезненного бреда.

Берегиня сидела за столом у окна. Ее ладони закрывали лицо. Она едва заметно раскачивалась. Височные кольца катали в своих изгибах отблески множества свечей.

Годэлиск наблюдал за ней сквозь щель в занавеси, отделявшей его кровать от остальной части комнаты. Он видел, как девочка подошла и обняла мать за плечи. Ее щечка прижалась к затылку Оденсе, и смешались с русыми прядями выбившихся из-под платка волос ее кудряшки. Она раскачивалась вместе с женщиной, а огромные серые глаза смотрели на огни расставленных по столу свечей так печально.

На утро следующего дня эльф наметил свой отъезд в сторону Предгорий. После предельной откровенности берегини многие странности происходящего, о природе которых он мог только догадываться, стали теперь ясны.

Весь этот вечер прошел в его разговорах с сероглазой малышкой. Пока Оденсе хлопотала по хозяйству, Годэлиск пытался выяснить подробности, касающиеся судьбы тех, кто был близок берегине, но девочка почти ничего не добавила к тому, что он уже знал. Она упрямо обходила все вопросы, говоря лишь о том, о чем сама считала нужным.

«Я знаю имя призрака. Назвав ее по имени, я смогу узнать у нее все, что захочу. Произнеси я его – и эта маленькая девочка переменится. Она перестанет смеяться и изображать детскую непосредственность. Она почувствует исходящую от меня угрозу и начнет защищать и себя, и мать. Она так хочет быть с матерью и так боится быть обнаруженной, чтобы не быть вновь отнятой у нее».

Взгляд девочки, направленный на Годэлиска, стал более настороженным – она чувствовала, что ходы ее замысловатой игры уже разгаданы благодаря его осведомленности. И он лишь хорошо притворяется. И спасало ее лишь одно – эльф покидал этот дом утром следующего дня.

Девочка боялась, что Годэ расскажет ее матери, что она никуда не ушла и все двадцать пять лет душа ее кружится рядом. Прикованная к Оденсе, заключенная в стенах этого дома.

Как и все маленькие девочки, она была уверена, что мама не должна знать все.

– Я не хочу снова все это пережить, – произнесла Оденсе. Вспомнив сгоревшую четверть века назад крепость, людей, которые годами жили рядом с ней и вдруг оказались на братском костре, сосновые иголки, которыми ее тошнило на одиннадцатый день пути, – она вдруг поняла, насколько близко находится война, которую развязала Удматория.

Война была прямо за порогом. Ей до Оденсе оставался ровно один шаг.

– Мамочка, давай уедем отсюда, – произнесла девочка. Она бросила быстрый взгляд на эльфа.

«Вот как! Значит, не так уж ты и боишься выходить из дома, – подумал Годэ. – Но все же, где твой брат? Ты не хочешь говорить о нем – значит, скорее всего, он жив?»

Глава 9

Они идут, числа им нет,
Так много нищих и голодных.
Всем нужен им ночлег, обед,
Но нет домов у нас свободных.
Мы ненавидим этот сброд,
Для них закрыты наши двери,
С ухватом дед мой у ворот
Их гонит, слово они звери.
Украдкой хлеб кидает мать,
Через забор завидев лица
Сирот, что некому обнять,
И шепчет – жизнь ты иль убийца?

Свита Эльяди Энера сопроводила Саммара и его спутников до южной границы Рымана.

– Ты думаешь, Годэлиск еще там? – время от времени спрашивала Дарина. – Все-таки больше месяца прошло, а мы обещали через пару недель возвратиться.

– Слушай, он не самый близкий твой друг, но ты можешь прекратить? – в какой-то момент не выдержал обычно молчаливый Гыд. – Если тебе так не терпится в Харад, думаю, Саммар не будет возражать – как выйдем на большак, так и разворачивай к горам!

– Давайте вы за Саммара не будете ничего решать, – сказал Саммар. – Никто никуда ничего не развернет. Это понятно?

Оба спорщика рявкнули:

– Да!

– И спрашивать об одном и том же никто не будет. Это тоже понятно?

Шелест улыбнулся, покосившись на Рину. Его улыбка была скрыта темной тенью на лице и не была видна никому. Иначе, скорее всего, девушка заставила бы монаха отвечать за ее появление. Дарина ехала, надувшись от обиды и сжав губы, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не дать воли злым словам.

172