У каждого свой путь в Харад - Страница 41


К оглавлению

41

Наслушается его откровений любопытная деревенская детвора, и сбежит из-за этих слов с котомкой за плечами особо отчаянный малец, счастья искать.

Запамятовав, что тот же дед Лапоть не менее часто изрекает и другую явную для себя истину: «Басурмане вокруг, а чё ты так глядишь? Испужался? Так правильно – их бояться и надо. Где басурмане? Где-где… хе… да я ж говорю – везде! Вот на прошлую ярмарку приезжали к нам из-за Бобровского обрыва хуторяне, видел ты их? Ну? Ты слышал, как они курей называют?» – Тут дед делает многозначительную и, по его мнению, все объясняющую паузу. Для пущей важности он картинно выкатывает глаза, изо всех сил пытаясь сымитировать говор приезжих. – «Пяа-аструшка! Это куру, слышь? Пяа-аструшка! А как цигарки сворачивают – вообще смотреть тошно… И что, скажешь, не басурмане они? Все у них не по-людски. Спят, верно, вместе с собаками… Одним словом – ниче хорошего, окромя плохого, там быть не может. Срамота одна – не то, что у нас. У нас-то все чин чином. По-че-ло-ве-чес-ки!»

И чистят потом другие отчаянные мальцы пришлым парням пятаки, сцепившись под предлогом какой-нибудь ерунды. Чтоб басурманам впредь неповадно было в их расчудесный край соваться.

Два этих противоположных суждения об окружающем мире мирно уживаются в голове деревенского философа. Веселый дедов прищур всем слушателям дает право выбора. Ведь может быть так, а может быть и эдак – как на самом деле, Лапоть не знает. Сам-то он за пределы деревни за всю свою долгую жизнь никогда не выезжал. И мысли такой не было. Вот поговорить, это да, это другое дело. Это завсегда с большой радостью.

Путь начинается с одного шага. Иногда это решение, принятое из-за чьей-то высказанной бредовой мысли, зародившей в душе мечту. Шаг, сделанный внутри, зачастую важнее. Мысль может унести намного дальше, чем это в силах будут сделать ноги. И начинается путь, определяющий судьбу.

При рождении девочку нарекли Ильдаринай-Дагар Иссия Лей. Это была дань еще не изжившей себя традиции, память о той земле, откуда родом были ее предки. Она появилась в семье переселенцев с запада за несколько лет до того, как семья осела в предгорной части Потлова.

На новой родине длинных имен не любили. Местные жители во всем предпочитали определенность, и такое многословное именование одного и того же человека ставило их в тупик. Поэтому очень быстро ее имя само собой сократилось до трех слогов – Дарина. А дети еще больше упростили задачу, называя ее между собой исключительно Риной.

Самой пожилой представительнице семейства, доводившейся Рине двоюродной прабабкой, это не имевшее ничего общего с традиционным уменьшительным именем сокращение категорически пришлось не по вкусу. В нем она видела предзнаменование всевозможных бед, которые свалятся на голову человека, разъединенного со своим истинным именем.

– Почему они не называют тебя Ильда? Или Лей? – шамкала поредевшими рядами зубов прабабка, пытаясь узловатыми неловкими пальцами собрать в косу шелковистые, ускользающие от нее светло-русые пряди волос. – Что за Дарина? Выдрали кусок посреди имени. Будто лишили его сердца. Так они тебе накаркают этим «Рина-Рина», и у судьбы твоей сердцевина окажется без начала и конца. Тело без головы и ног!

Отец, который сидел у окна и бесконечно тачал ряды разновеликой обуви, каждый раз, слыша это, поднимал от работы голову. Слова старухи казались ему пророческими не относительно ребенка, они словно касались всех членов семьи. «Тело без головы и ног» – он и сам уже давно так окрестил свою судьбу.

Сорвавшись с обжитого места, ушел искать лучшей доли еще его дед. Пропав без вести на несколько лет, за что его едва не объявили умершим, он внезапно снова появился в родных местах – у озер, богатых рыбой и янтарем, с дивными рассказами про сказочный край Потлов, где молоко течет вместо воды, а хлебные нивы родят по три раза в год.

Убедив родичей, что перебраться туда – это именно то, что нужно их разросшейся семье, с трудом кормившейся с родового надела, он быстро организовал переезд. Так больше века назад предки Рины оказались в одной из деревень, обильно разбросанных между двумя великими потловскими реками Буром и Бережкой. Старая прабабка вспоминала те времена как самую светлую полосу своей жизни. И не раз с гордостью рассказывала, как ловко тогда устроил все с переездом ее старший брат.

Край, называвшийся Межбрежным Потловом, был и вправду богат и красив. Сами потловчане – рассудительные, немногословные и все как один охочие до работы, пришлись по душе таким же работящим переселенцам. Да и зимы на новом месте выдавались не в пример мягче озерных. И все было бы прекрасно, если бы не совпал переезд по времени с возвращением этих земель, долгое время живших под властью дома Арьезских, обратно под протекторат официального Потлова.

Уходя, Арьезские забирали все, что считали своим, да и чужое прихватывать не чурались. А что не могли забрать – жгли. Горели новостройки герцогских усадеб, горели бревна вековых деревьев, которые не успели сплавить по реке, горели неубранные хлеба.

Народ разделился на обозленных и плачущих. Злые сбивались в банды и куролесили в округе, от безысходности да безвластия больше, нежели от голода. Плачущие прятались в лесах или уходили, побросав все нажитое, с одной тощей котомкой за плечами в спокойные места, ближе к Харадским горам.

По сути своей, и те и другие были обездолены, лишены крова. И тех и других сиротила потеря близких.

В какой-то момент деревня, в которой пытались обосноваться предки Рины, тоже оказалась на непонятно чьей земле. Сменяя друг друга, словно в дурной чехарде, приходили отряды то под герцогскими флагами, то под княжескими. Сначала им требовались вполне разумные вещи: деньги, еда и кров. Привыкшие платить дань не этим, так другим жители деревни потуже затянули пояса. Да так лихо, что он, этот пояс, чуть в конце концов не перерезал их надвое. Люди роптали, но стойко переносили голод. Пока дело не дошло до требований, выдвинутых главами обеих дружин, – выдать с каждого двора по человеку в новобранцы.

41