У каждого свой путь в Харад - Страница 59

В ответ можно было услышать несколько неуверенных, вялых, произнесенных вразнобой слов: «Да-а…» Веснушчатые носы были задраны к небу, дети щурились на солнце, потом косились друг на друга сквозь пульсирующее марево ослепленной на мгновение сетчатки глаз и строили рожицы. Не обращая внимания на настрой слушательниц, берегиня все говорила и говорила. А после долгого лесного перехода от ее напевной речи и теплого солнца большинство девочек все сильней клонило в сон, и многие уже почти дремали с открытыми глазами.

Порой старуха замолкала. Подставляла сама лицо свету, льющемуся с пронзительно-голубых небес, оставаясь словно наедине с собой. И лишь приоткрывала по очереди то один, то другой глаз, глядя на осоловевших учениц. Берегиня улыбалась. Они так сильно напоминали ей выводок впервые выбравшихся после спячки на залитую солнцем поверхность ящерок, потерявших из-за яркого света способность к движению, и только поглощающие его всей поверхностью шкурки.

– Солнце дает силу всему. Оно щедро раздает свой свет, вдыхает жизнь. Только руки протяни. Вот деревья и тянут свои веточки. Обнимешь дерево – и оно тоже обнимает в ответ, не жалеет, своей силой делится…

– Так и цветки делятся, ароматом своим, – вдруг, сама от себя не ожидая, продолжает мысль наставницы маленькая Оденсе. – И пчелы – медом…

– Хех, – прячет Ильсе в хитрых морщинках смешок, – пчелы в общем-то делиться не очень и любят запасами своими, тут ты, малышка, промашку дала. А цветы – да, они благоухают…

Обучение у травницы долгое, кропотливое, запоминать приходится очень многое. Где, какую траву, в какое время суток собирать, как сушить, а может, по-другому как заготавливать. А есть такие, что и хранить смысла нет, вся сила в них – пара часов, пока не увяли.

– Травы как люди. Люди разные, и подход к каждому нужен особенный. Нельзя всех под одну гребенку стричь. Глупо это. Каждому свое место к тому же нужно. Вот ты смешала все в пучок, а среди чистотела затесался багульник, и вся твоя травка им пропитается, и пользы будет чуть, а вреда – сполна.

Параллельно с травами изучали свойства коры с разных стволов, всевозможные коренья, грибы и семена растений на разных стадиях развития.

Информации было, кажется, чересчур много, но детский мозг любознателен и пытлив, а когда обучение проводит влюбленный в свою науку мастер, опыт передается легко. Как тепло от соприкосновения при рукопожатии.

В детстве Оденсе казалось, что любить – просто. Что проще ничего и быть не может, как испытывать и ощущать любовь. Это было так же естественно, как и дышать – как можно не любить кого-то в столь прекрасном мире, как можно не отвечать взаимностью теплому радостному солнцу?

Свой дар берегиня тоже воспринимала как нечто само собой разумеющееся и поначалу не понимала, насколько он выделяет ее из толпы. Не то чтобы она полагала, что восстанавливать поврежденные ткани, сращивать кости умеет каждый – нет, конечно. Но и особенной себя из-за этого не считала.

Для нее целительство было ближе по своей сути к ремеслу, нежели к чуду. Искусный гончар Пипо делает великолепные вазы, кузнец из руды может выковать розу, Милиус из деревни знатно малюет на стенах храма, даром что портной, а она, Оденсе, умеет лечить.

Может, из-за этой неспособности осознать разницу ей было так трудно понять, что некоторых живых существ ее Братство считает не достойными жизни. Обременяющими собой землю.

Но все же – недостойные жили. Разве само их существование не ставило под сомнение все эти рассуждения?

Кое-кто из Братства придерживался мнения, что присутствие на земле эльфов и других нелюдей нужно как раз для того, чтобы люди, видя разницу между собой и ими, не забывали, кто они. Другие берегини – и их было большинство – придерживались версии о необходимости избавить землю от тех, кто самим своим существованием оскорбляет все представления о мироустройстве.

Когда на Светлое Братство на территории Озерного края начались гонения, Оденсе, как бы это парадоксально ни звучало, в это не поверила.

Сначала появилось расплывчатое по своей формулировке предписание о том, что берегиням следует покинуть обжитые места. Оставить дома, семьи, нехитрое нажитое добро и идти куда глаза глядят, без права обрести приют.

Нет, в деревнях-то целительниц по-прежнему неизменно радушно встречали – крестьяне всегда и везде упрямо чураются любой идеологии, их больше интересует, кто поможет в болезни. А вот в городах все обстояло намного хуже. И если сначала всех тех, кто имел отношение к Светлому Братству, насильно выдворяли за пределы городских стен, то вскоре и вовсе начали арестовывать, хватая прямо на улицах, и переправлять в тюрьмы островного государства, а особо ярых и упорствующих – и вовсе в столицу, в далекий и грозный Ольмхольм.

И не было вернувшихся оттуда.

Да, все происходило на глазах Оденсе. Но ей все казалось, что люди перепутали что-то, ошиблись, и не может быть, чтобы такая несправедливость продолжала существовать долгое время. Что обязательно и очень скоро кто-то разберется во всем этом и воцарится справедливость.

Но время шло, а к лучшему ничего не менялось.

Так мир обнаружил в себе еще одну сторону – странную, нелогичную для Оденсе, жестокую саму к себе. Эту часть мира любить было намного сложнее. В то время молодая берегиня до холодных мурашек боялась, что добавит миру несовершенства своей собственной неспособностью принять его таким, какой он есть на самом деле. И, следовательно, неспособностью полностью полюбить его.

Ильсе говорила, что любить надо всех, а значит, и врагов, а у Оденсе это ну никак не выходило.