У каждого свой путь в Харад - Страница 62


К оглавлению

62

Монах, впрочем, как и его предшественники, не выспрашивал ничего ни об умершей целительнице, ни о том, есть ли кто еще обладающий подобными ей способностями в округе. Будто его это и не интересовало вовсе. Будто берегинь не было больше и память об их существовании была стерта.

Однако его каждодневные вечерние прогулки носили явно не только ознакомительный характер. Кружа то в центре деревни, то по ее окраинам, монах без спроса обходил один за другим все попадающиеся на его пути дома. Заходил даже в те, где люди отличались отменным здоровьем и вообще отродясь не болели. Пугал, возникая словно из ниоткуда в сумерках полей, бегущих на свидание девушек и выводящих коров на пастбище пастухов.

Рано или поздно монаху суждено было ее найти. С его приближением к дому Оденсе почувствовала нарастающее беспокойство. Девушка подошла к заколоченному окошку, чтобы сквозь щели в ставне выглянуть на улицу и понять причину своего состояния.

И увидела его.

Вот тогда-то Оденсе впервые в ее жизни посетило ощущение тоскливой зимы, от которой вымерзает душа, а в ушах стоит волчий вой.

Она чуть не задохнулась от тоски и ужаса, стоя на чердаке заброшенного дома, мимо которого шествовала фигура, укутанная в черную рясу. Берегиня наблюдала за ней сквозь щели плохо пригнанных досок, не в силах сдвинуться с места.

Как в дурном сне девушка видела, что шествующий мимо забора монах останавливается, почувствовав ее присутствие. Как разворачивается в ее сторону, придерживая руками в черных перчатках капюшон, по которому бьет ветер. И не могла отвести взгляда.

Монах смотрел в сторону дома так, как будто мог ясно видеть сквозь доски ее силуэт. И чем дольше он продолжал стоять там, в нескольких десятках шагов от нее, тем хуже становилось женщине. В своих жалких попытках найти путь отступления Оденсе просто пятилась маленькими шагами все дальше и дальше вглубь чердака, пока не прошла весь его насквозь, упершись спиной в стену. Через несколько минут она почти без сил сползла по стене вниз.

Дрожащая и задыхающаяся Оденсе не могла оттуда видеть, как в свою очередь пятился по засыпанной мелкой галькой дорожке между домами сам монах. Как судорожными толчками поднималась под рясой его грудь. Как в конце улицы он развернулся и стремительно кинулся прочь.

«Холодно, как холодно… Как страшно… Как будто жизнь полна скорби и нет ничего, кроме нее…» – По ее щекам текли слезы, а сердце заходилось почти в физической боли. Оденсе не знала, сколько пролежала так, рыдая и до крови царапая пальцами грубые половицы, пока в ней не родилась, как феникс из залитого слезами пепла, мысль: «Я не хочу так! Я хочу солнца! Жизни! Счастья!»

Желание росло, и словно распрямилась ее сжатая, как пружина, воля.

«Свет! Мне нужен Свет!» – Сознание ухватилось за воспоминания о невероятно солнечном, ослепительно-ярком дне. Когда свет пронзал каждую ее клеточку, а она не видела в этом ничего особенного, полагая, что так будет всегда, потому что иначе быть не может. Потому что она не знает, как бывает иначе. Потому что она понятия не имеет ни о какой тьме.

Оденсе почувствовала привычное покалывание в кончиках пальцев, когда, сосредоточившись на силе жизни, просила ее помочь в исцелении. Берегиня поняла, что пришел именно тот момент, когда просить эту силу ей придется для себя самой.

Ладони прикоснулись к вискам, к центру лба, груди, животу. Руки привычно ощупывали больное тело. Тело недоумевало, что так внезапно больно оно само.

Через два дня монах пришел снова. В этот раз его визит длился совсем недолго. Он повесил на покосившийся столбик калитки большую плетеную корзину, верх которой был укрыт вышитым полотенцем, и поспешил удалиться.

Оденсе на тот момент едва сравнялось семнадцать лет, и что пересилило, заставив принять дар от врага и покинуть убежище, – любопытство или голод, было для нее не так уж и важно. Она втащила корзину, принесенную монахом, на чердак и принялась есть. Сквозь щели досок она видела, как неподвижно стоит в самом конце заросшей жасминовыми кустами улицы фигура в черной рясе. Оденсе нисколько не сомневалась, что он видел и то, как она спустилась за корзинкой и куда после с ней пошла.

Почему ей ни разу не пришел в голову самый простой вариант решения проблемы, который мог найти монах, чтобы избавиться от нее? Он запросто мог ее отравить.

Несколько дней после этого монах не беспокоил ее своим присутствием, но потом появился снова, деловито повесив на калитку новую корзину с провиантом. Так повторялось несколько недель – и Оденсе постепенно привыкла к возникающим с его появлением приступам наичернейшей депрессии. Каждый раз с тоской девушка замечала, что он отходит все на меньшее расстояние, ожидая, пока она спустится и снимет его передачу с колышка.

Однажды на дне корзины она обнаружила сложенный вчетверо листок бумаги. На нем были изображены три руны. Первая, вилка со скошенными влево и направленными вниз рожками, означала «Берегиня» – обращение к ней как к целительнице, две другие, написанные одна под другой – «Необходимость, Нужда» и «Помощь».

Оденсе жевала жаренный в масле пирожок с картошкой, разглядывала эту странную записку и размышляла:

«Берегиня. Нужна. Помощь. Такой тоской от него тянет, что неудивительно, что моя помощь нужна. Как еще полдеревни не перевешалось от одного его присутствия, не пойму. Должны же обычные люди ее чувствовать, пускай и меньше меня, но такую скорбь никакой рясой не скроешь. Нужна помощь… Если бы он меня выманить хотел, чтоб арестовать, то в первый же день имел возможность, пока я на досках валялась и ревела белугой. Мог с деревни ребят подослать, чтоб меня скрутили и отсюда выволокли. Или не мог? – На секунду она задумалась о пределах лояльности местного населения. И тут же отмела мысль об их принципиальном благородстве.

62