«Это ты перестань. Все никак не может остаться по-прежнему. Ты – князь… Вернее, мы теперь знаем, что ты – князь. Нужны новые рамки».
«Уфф… – Монах громко вздохнул. – Я так устал, хочется разговаривать голосом… Не успеваю за всеми твоими мыслями. Почему люди не могут думать только о чем-нибудь одном?»
«Могут, – возразил Саммар. – Когда что-то действительно важно, можно думать только об этом».
«И не отвлекаться? Я думал, вы не умеете не отвлекаться. Всегда, когда слушаю, мысли у всех скачут с одного на другое, как рассыпавшийся горох. Устал, не могу просто…»
«Ну, обсуждать проблемы субординации вслух при подчиненных тоже не стоит».
«Нет никаких подчиненных, Саммар. Поэтому нет и проблем с субординацией».
«Шелест… Или не Шелест? Я даже не знаю, как тебя теперь называть. Может, ваша светлость? Шелест – это монашеское имя, раз ты князь, то и имя должно быть другим».
«Скажи, Саммар, в тот момент, когда я открыл тайну своего происхождения, я перестал быть монахом?»
«Ты перестал быть одним из тех, кто мог стоять с нами рядом».
«Рядом? Где – рядом?! Вчера ты практически озвучил свои дезертирские мысли! И это ты – доверенное лицо Доноварра! Об остальных тогда что говорить?»
«Я не о том. Я имею в виду, что ты был одним из нас, у нас была общая миссия…»
«Общей она была, пока ты со своей стороны не решил ее провалить».
«Ну уж нет, Шелест. Не надо вешать на меня всех собак. Со своей стороны, я выполнил то, что от меня требовалось. Обеспечил безопасность принца крови. Однако теперь миссия видится мне совсем под другим углом».
– О, Саммар, – вслух простонал монах. Он сжал в ладонях виски. – Ты все усложняешь.
«Нет, погоди. Это двойные игры. Я не знаю, кто это затеял. Орден послал за нами соглядатая? Вместо лекаря – монах. Или Доноварр решил перестраховаться? Два сына вместо одного?»
Монах молчал. Его взгляд скользил по картинам, украшающим палатку. Это были исключительно пейзажи. И не какие-то абстрактные картины природы, домысленные художником и собранные из кусочков воспоминаний разного времени. Это были виды конкретных мест. Шелест был в этом уверен абсолютно. Уникальные детали, ничего не значащие в концепции картины, несбалансированность композиций – были присущи каждой. В общем, ни одна из них не была картиной как предметом искусства. А просто картиной – как копией какого-то места.
Одна из них сразу бросилась Шелесту в глаза. Это была латфорская набережная. Мощенная булыжником мостовая, столбы с чугунными решетками, закрывающие вход на пристань. Двух– и трехэтажные дома с высокими скатами крыш, арочные окна с аккуратными ставенками, знакомые названия на вывесках магазинов и лавок. Шелест бывал здесь добрую сотню раз.
И чем дольше он всматривался в полотно, тем больше ловил себя на мысли, что даже выщербинки между булыжниками были нарисованы на тех самых местах, где они были в реальности.
«Ты же знаешь, все намного сложнее, Саммар, – наконец высказался он. – Политика государства…»
«Вот именно, – прервал его Саммар. – Политикой государства как раз должны заниматься такие, как Доноварр и Ольм. И, по-видимому, ты. Вас волнует все в целом. Я занимаюсь тем, что говорят мне делать такие, как вы. А волнуют меня конкретные люди. Мои люди».
«Твои люди являются частью государства, и на них влияют все принятые нами (как ты выразился) решения».
«Шелест, к чему эти банальности? По-твоему, этого никто, кроме тебя, не знает?»
«А ваши решения – это множество решений маленьких групп людей, которые все вместе влияют на то, что происходит с государством».
Саммар покачал головой и улыбнулся.
«В идеале. В идеале могло бы быть так. Где-нибудь. – Харадец подумал, что Шелест порой бывает еще большим наивным ребенком, чем Ольмар. – Каждый сам за себя. Больше всего людей интересует только то, что происходит с ними самими. Они блюдут только свои собственные интересы. Всегда и везде. Потому что рождаемся мы в одиночестве и в последний путь уходим поодиночке, не держась с кем-то за руки».
«Но живут-то они не по одному! Люди заботятся друг о друге. О своих семьях, соседях. И их интересует, что будет с ними дальше. Их интерес в том, чтобы все оставалось по-прежнему хорошо или стало еще лучше. И к вопросу обо мне – я не ребенок. Успокой свое улыбчивое подсознание».
«Но это никак не влияет на политику, Шелест. Никак. – Саммар устало зевнул. – Я вообще не понимаю, к чему эти пустые разговоры. Ты думаешь так, я иначе… Меня интересует другое. Почему я не был поставлен в известность, что нужно оберегать две персоны?»
«Ответ, что на это были причины, тебя, я полагаю, не устроит?»
«Шелест, ты не понимаешь. Меня не интересуют эти самые причины. С меня было достаточно, чтобы на тебя указали пальцем и сказали, что ты номер два. С кем, в какой степени родства ты состоишь, никто бы выяснять не стал. Тебя бы просто нормально охраняли. Ты вспомни, сколько раз тебя могли убить за последнее время. И никто не бросался закрывать тебя грудью».
«И не надо было».
«Нет уж, позволь теперь мне решать, что в этом вопросе необходимо, а что нет. Уже только то, как ты в избу этого проводника малохольного сунулся, чего стоит. Один, за закрытую дверь, за которой неизвестно сколько таких малохольных, как Вых этот, могло оказаться по углам! Сдуру да со страху чего только не могли учудить. Думаешь, много надо, чтобы монаха со спины лопатой огреть да по темечку?»
«Оберегать две цели сложнее, чем одну. Нужно больше телохранителей. Это раз. Спецохрана для монаха – это могло вызвать дополнительные вопросы. Это два. Повышенные знаки внимания, понимаешь? И тогда мое происхождение могло получить огласку. Ну а после у всех посвященных возникли бы вопросы о влиянии ордена на политику Доноварра. Сын князя – монах! Это сильный компромат. В свою очередь, это могло сказаться на результатах проводимых нами переговоров».