У каждого свой путь в Харад - Страница 131

131

Последние силы, с которыми он сопротивлялся дару девушки, силы, позволявшие ему оставаться в живых, иссякли.

И уже не было слышно даже его дыхания.

Берегиня закрыла за собой дверь на щеколду. Стремительно пересекла расстояние, отделяющее ее от кровати.

«Что я делаю?..» – пронеслось у нее в голове. Остановиться, для того чтобы подумать, что ответить на этот вопрос, у Оденсе времени не было.

Девушка скинула на пол одеяла с кровати, распахнула на груди монаха одежду. Лицо, которое всегда скрывал капюшон, было повернуто к стене.

«К лучшему это, в беспроглядный мрак-то глядеть ох как страшно мне было бы!»

Ее пальцы прикоснулись к мраморной холодной коже.

«Сердце почти не бьется». – Исцеляющие руки Оденсе принялись делать то, что они были призваны делать.

Пытались спасти. Дарили исцеление.

Но вся их сила уходила в никуда. Так уходит вода сквозь песок. Утекает прочь, не оставив от себя и следа.

Оденсе закрыла глаза, вслушиваясь в хитросплетения его болезней и слабостей. Она искала внутри Листопада силу, которую нужно было разбудить, чтобы вернуть монаха к жизни.

Что-нибудь, ради чего стоило бы остаться в этом мире.

Но его душа была так холодна, так пустынна…

Поиск уводил берегиню все дальше по лабиринтам души монаха. Нигде не было даже искорки света.

«Как ты жил? Я не понимаю – как ты жил все это время?..» – Ее сердце отозвалось таким сильным приливом жалости, что тепло, струящееся от кончиков пальцев, расплескало любовь, которую они не в силах были сдержать.

То, что произошло дальше, чуть не убило Оденсе.

Сердце монаха толкнулось под ее рукой.

И это обрушило ей на плечи тонны снега. Берегиню прижало к земле, чуть не расплющило. В ушах зазвенел волчий вой. Тоска начала жрать ее заживо.

Оденсе не чувствовала, как по ее лицу, мокрому от слез, одна за другой побежали, выкатываясь из уголков глаз, капли крови.

Монах повернул к ней свое лицо. Капюшон съехал на подушку, и темнота, всегда хранимая им, словно получила свободу.

Девушка чувствовала, как этот клубящийся черный туман, накатывая волнами, поглощает ее. Растворяет в себе.

Он не оставил ей ничего. Не было зрения, не было слуха. Оденсе не понимала, что ощущают ее руки, все еще старающиеся излечить то, для чего боль была сутью существования.

Она опускалась все глубже в бездонный провал, полный колючей ледяной крошки.

«Я умру?.. В этой бесконечной вселенской ночи, где мрак стер все границы? Где на небе никогда не было светила, и даже память о существовании звезд была стерта? Я умру, меня не будет совсем-совсем и останется только моя смерть, растянутая в вечности. Ведь кроме смерти на самом деле нет ничего. – И вдруг в самой глубине ее существа зажглась, сначала неярко, еще не оформившаяся в слова мысль: – Но ведь это неправда! Так не бывает!»

Это был такой искренний протест, такое яростное неприятие лжи, какое бывает только в пору ранней юности с ее наивным максимализмом.

Вера в собственную правоту пронзила все естество. Каждую клеточку. Оденсе сама стала сгустком чистого света, перерождая его энергией окружившее пространство.

И пришел свет.

Очнулась берегиня поздно. Солнце над городком Лорьярд убежало по небу на самую дальнюю западную точку.

Оденсе открыла глаза. Сначала она не поняла, почему спит сидя на полу, положив руки и голову на кровать. Потом комната показалась ей незнакомой. Это была комната в гостинице, несомненно, но эта комната была не та, в которой девушка провела последние несколько дней.

Она попыталась подняться – ноги не слушались, а в голове стоял такой звон, будто на плечи был водружен большой колокол.

Девушка обхватила руками голову. Застонала. Память постепенно прояснялась, и все становилось на свои места.

«Что я натворила? Какой ужас… – С горем пополам она добралась к умывальнику, спрятанному за ширмой. Комната кружилась вокруг нее. – Мне в жизни не было так плохо. И, надеюсь, больше никогда не будет».

Оденсе зачерпнула в пригоршню воды и плеснула себе в лицо. Холодная вода несколько уменьшила головокружение. Но больше она умываться не стала. Вместо этого притянула к себе полный больше чем наполовину кувшин для умывания, подняла его и жадно припала к воде.

«Меня проклянут. От меня все отвернутся. – Мысль была безапелляционна, как вынесенный на суде смертный приговор. Девушка поставила кувшин обратно и отдышалась. Она вытерла губы тыльной стороной ладони. – А чего я, собственно, боюсь? Я уже и так давным-давно живу как проклятая, и почти все от меня отвернулись. Теперь еще отвернется и Светлое Братство. Но после отъезда из Хальмгарда я мало с кем из них общалась, а после смерти Ильсе вообще осталась одна. Так что это тоже, если разобраться, не страшно».

Не прекращая успокаивать саму себя, она вновь припала к кувшину.

«И потом, это все произойдет, только если кто-то узнает, что я использовала свою силу для нелюдя. О, Мать Берегиня! Какая глупая! У меня ведь наверняка пропала сила! – Оденсе вспомнила, как исцеляла саму себя после первой встречи с монахом. Она опустила кувшин. Прикрыла глаза и провела пальцами по вискам, потом спустилась ниже и задержала их над сердцем. Кончики пальцев привычно отозвались покалыванием. – Нет, не пропала. Слава тебе, Мать Берегиня, лишь бы ты меня не прокляла, а что другие люди скажут – какая мне разница? Пусть даже они из Светлого Братства будут. Все одно же люди, не убьют, в самом деле. Лучше надо за своими адептами присматривать, чтобы они по деревням не скрывались и монахов не исцеляли!»

Девушка еще раз умылась. Отряхнула руки и выглянула из-за ширмы, чтобы посмотреть на монаха. Отсюда было видно, как мерно поднимается при дыхании его грудь.

131